Семён Экштут: «Я вызываю из небытия людей, а в итоге меняется представление об Истории»

Семён Экштут - гость клуба «Импрессум»

Здесь он представил свою новую, по-своему уникальную книгу «Живописный детектив: расследования и находки». Наш разговор – о том, какие открытия ему удалось сделать при работе над этой книгой в ходе 20-летних изысканий в государственных музеях и частных собраниях живописи

Тайны пушкинской эпохи

– Ваша книга буквально соткана из открытий. А ведь, казалось бы, XIX век не оставил нам никаких загадок, поскольку изучен вдоль и поперёк.

– Это глубокое заблуждение. Мы очень долго рассматривали первую треть XIX века исключительно «на фоне Пушкина», смещая какие-то пропорции былого.

– Вы их восстанавливаете?

– Мне удаётся показать, что мы не совсем верно представляем так называемую пушкинскую эпоху, потому что считаем, что всё, что в ней происходило, сводится исключительно к Александру Сергеевичу. Пушкин действительно «наше всё», центр мироздания и очень важный ориентир в меняющемся мире. Но были и другие достойные люди, верно служившие государству Российскому.

Так случилось, что они не попали ни в круг пушкинских знакомых, ни в круг декабристов – исследователей они не интересовали вовсе. Никто не задумывался над тем, что у победоносной русской армии была лучшая в мире артиллерия. А кто изобретал и изготавливал эти артиллерийские орудия, кто доводил их до совершенства? Очень много писали о военачальниках, забывая о том, что была, например, такая фигура – полковой врач. Или, скажем, были в Российской империи офицеры полиции. Видели мы такие портреты, изучали их? Нет! Портреты неизвестных отчасти помогают восстановить эти имена.

– Но вообще, не очень понятно, откуда взялись портреты неизвестных. Конкретный офицер или конкретная дама позировали конкретному художнику – в какой момент они стали неизвестными?

– Во-первых, связь времён распалась ещё после отмены крепостного права. Дворянские усадьбы пошли с молотка и продавались вместе со всем скарбом, со всеми портретами. Новые владельцы абсолютно не интересовались тем, кто на них изображён.

Второй этап – 1917-1918 годы, когда советская власть стала свозить художественные полотна из барских усадеб в Государственный музейный фонд, и никого не волновала их художественная и историческая ценность. Более того, наличие орденов и других знаков отличия, скорее, говорило о том, что это классово чуждые элементы, и их надо спрятать подальше. А хранители, которые всё понимали, держали картины в запасниках в ожидании лучших времён.

Потом к власти пришел Никита Сергеевич Хрущёв, который сказал: что за безобразие, товарищи, у нас тьма областных городов, где нет музеев, нет художественных галерей, а запасники Эрмитажа, Третьяковской галереи, Русского музея забиты до отказа – надо поделиться. И картины начали отправлять в областные центры.

– А там они были нужны?

– Лично мне известен только один абсолютно уникальный случай: в городе Архангельске, в бывшем особняке купчихи Плотниковой, располагается музей изобразительных искусств – я поразился сбалансированности этой коллекции. А потом понял, что директор музея, который отбирал картины, был человек очень образованный, с большим вкусом, и сполна воспользовался предоставленной Никитой Сергеевичем возможностью. Он пришёл в запасники Эрмитажа и увидел, скажем, огромный парадный портрет Екатерины Великой кисти Лампи – было понятно, что это живопись очень высокого достоинства. Но в тот момент ни Эрмитажу, ни Русскому музею этот шедевр не был нужен – так, очередное повторение лика государыни. Директору Архангельского областного музея его спокойно выдали. Он отбирал передвижников – понятно, что «Бурлаков на Волге» ему никто бы не отдал, но хорошего Репина он получил. И собрал великолепную коллекцию.

К открытиям приводят детали

– Какими знаниями должен обладать человек, который берётся определить, кто именно изображён на портрете? Что нужно знать непременно?

– Многое надо знать. Начнём с того, что искусствоведы в массе своей, как правило, совершенно не разбираются в семантике российских наград. Допустим, орден Андрея Первозванного и Георгиевский крест они знают. Но этого, как вы понимаете, мало. Если речь идёт о военных, надо разбираться в униформе полков. Сейчас я занимаюсь одним портретом: на пуговицах мундира какая-то странная надпись – такое впечатление, что это латинские литеры L и G. Немножко подумав, я понял, что это цифра 16, просто 1 и 6 с хвостиками, и мгновенно определил, что это Митавский гусарский полк, а человек, изображённый на портрете, его командир – Иван Иванович фон Левенштерн, кстати, участник подавления восстания Черниговского полка, оставивший очень яркое эпистолярное свидетельство об этом подавлении. Это то, что относится к историко-портретному методу – награды, униформа, возможно, какие-то элементы интерьера. То есть внимание к деталям! Но этого недостаточно – надо знать эпоху, надо знать, что в эту эпоху было важно, что не важно, к чему люди стремились, чего избегали.

– В Эстонии вы тоже побывали в некоторых музеях и галереях, знакомились с заинтересовавшими вас – как эксперта по исторической живописи – портретами. Вас там что-то заинтересовало?

– В таллинском Кадриоргском художественном музее я обратил внимание на два парадных портрета царской дочери. Да, это копии, а не оригиналы. Но это прекрасная живопись, никакой современный портретист так никогда не напишет. Директор музея Александра Мурре сказала, что император Николай Павлович был недоволен этими портретами. Пока мы с ней ходили по залам, я думал: почему он был недоволен? Потому что самодур – вроде бы слишком простое объяснение.

Когда спускались по лестнице, я сказал ей, что понял, почему Николай Павлович был недоволен. Дело в том, что их копировал человек довольно-таки скромного дарования. Он понимал, что не сможет передать лицо так, как хотел бы, что у него не хватает профессионального мастерства. И всё внимание уделил передаче шелков, бархата, атласа и тому подобного. То есть художник написал не портрет конкретной барышни, а, по сути, рекламу модного магазина. А лицо, душа – не переданы. И царь это мгновенно понял.

Быть историческим детективом – увлекательно

– Вы видите портрет неизвестного – чего вам достаточно, чтобы точно определить, кто на нём изображен?

– Я бы поставил вопрос иначе: у меня либо возникает контакт с живописным произведением, либо этого контакта нет. Несколько лет назад мы с шеф-редактором журнала «Родина» Игорем Александровичем Коцем поехали в Пермь. И так сложилось, что у меня было не более полутора часов на посещение запасников Пермского художественного музея. Очень милая барышня вела меня в полнейшей темноте и освещала портреты фонариком. И я на всю жизнь запомнил, как вдруг из тьмы возникло лицо очень красивой и очень злой дамы. Она посмотрела на меня так, что я абсолютно чётко понял: дама не хочет, чтобы я вторгался в её частную жизнь, она хочет сохранить свою тайну.

В то же самое время бывали ситуации, когда в мои руки попадал портрет, и у меня возникало ощущение, что изображённый молит о том, чтобы я извлёк его из небытия. Это можно считать мистикой, можно считать самомнением – любые комментарии по этому поводу смиренно приемлю. Но интуиция у меня абсолютно звериная.

– То есть главное – интуиция?

– Это наука. Наука достаточно строгая. Если говорить о правилах логики, мы рассуждаем в рамках неполной индукции: мы можем узнать автора картины, можем установить изображённое лицо, но мы не владеем всей полнотой информации. Если бы мы рассуждали в рамках полной индукции, нам было бы нужно найти какую-нибудь приходно-расходную книгу, в которой было бы записано, что художник получил от модели деньги, а модель эти деньги заплатила. Или, скажем, свидетельство портретируемого, что такого-то числа он был в ателье такого-то художника. Как правило, таких свидетельств нет.

– Ваш метод сродни тому, чем занимался Шерлок Холмс?

– Конечно. Я обращаю внимание на детали, которые очень много говорят о человеке. И то, чем я занимаюсь, самое настоящее детективное расследование. В нашем представлении детектив всегда связан с поиском преступника. А это не совсем так. Детективное расследование – это восстановление истины по каким-то обрывкам, деталям, фрагментам. Мы имеем фрагмент реальности, и наша задача – восстановить эту реальность целиком. Это очень увлекательное занятие. Понимаете, когда изображают детектива, который ищет преступника, в этом есть что-то нездоровое, потому что он, как гончая, идёт по следу. Здесь я вызываю из небытия людей, которые когда-то жили, любили, страдали. И самое главное – в итоге меняется представление об Истории.

Из Таллина – с открытием!

Буквально перед отлётом Семёна Экштута в Москву владельцы художественной галереи «RIOS ART» предложили заскочить к ним в гости, чтобы посмотреть на портрет неизвестного вельможи. Портрет подписан автором – популярным у русской аристократии в первой трети XIX века рисовальщиком и миниатюристом Александром Молинари – и датирован 1823 годом.

Александр Молинари: портрет неизвестного вельможи.

Спустя четыре дня из Москвы пришло письмо. «Судя по звёздам высших орденов Российской империи – Св. Андрея Первозванного и Св. Владимира 1-й степени, по кресту военного ордена Св. Георгия 3-й степени и польскому ордену Св. Станислава, этот сановник принадлежал к высшим должностным лицам Российской империи, – пишет Семён Аркадьевич Экштут. – В результате интенсивных поисков и изучения биографий всех без исключения кавалеров «Георгия на шее», доживших до 1823 года, я установил имя портретируемого».

Читателю, конечно, интересно, кто он. Об этом человеке, которого без преувеличения можно назвать русским Джеймсом Бондом XVIII века, будет рассказано в декабрьском номере журнала «Родина».