Третий, кстати, вообще расклеился. Стал сентиментальным. Я уже начал отбирать его у Гусейнова. Чувствительному Вите, рвущемуся к невесте, фотографии домашней яичницы, котиков, девичьи приветы, сердечки и пожелания не насмерть околеть от холода под Магдагачи (это в Амурской области - Ред.) были противопоказаны. Более того, Витя пристрастился каждый вечер разговаривать с читательницей Зинаидой Михайловной, в советское время служивший директором магазина «Консервы» на Арбате. Тетушка звонит ежедневно в определенное время и рассказывает, что Витя хороший, гениальный. И советует, чтоб Витя одевался теплее и себя берег.

("Да у тебя просто нет такой прекрасной Зинаиды Михайловны – и ты завидуешь!" – кричит сейчас Гусейнов).

Ну а когда Третий всерьез заявил, что наше путешествие - святой хадж по земле Русской, я решил было его обесточить. Чтоб остыл.

Слава Богу, пришло трезвое: «Да вы там хренью маетесь!».

Вот это другое дело…

По понятиям

Разрыв электричек (то есть их отсутствие - Ред.) Улан-Удэ–Петровск-Забайкальский казался легким. Устав от всех видов автостопов, мы решили просто сесть на междугородний автобус на вокзальной площади.

Немного настораживало, правда, что в соседний Петровск люди предпочитали не ездить. Автобус лишь раз в сутки проезжал мимо него. И все попытки наладить рейс Петровский-Улан-Удэ заканчивались провалом. 16-местный микроавтобус не заполнялся и за два дня.

Катились мы по тракту, по которому раньше гнали каторжных, - на восток. Расслабленные. Наконец-то нет проблем. И под привычный стон пассажиров «нету работы» (в начале экспедиции это беспокоило, потом злило, сейчас привыкли - нормальный общерусский фон) мы въехали во мглу Петровска-Забайкальского.

Первым забеспокоился Витя.

- Что-то не то, - сказал он из темноты у автовокзала.

Это был классический провал.

Ни одного фонаря. Ни одного светящегося окна. Пустая улица.

И Витя с поблескивающим луной фотоаппаратом. За три сотни тысяч рублей. Как аппетитный жареный поросенок с яблоком во рту.

Ловим такси. За рулем девушка, рядом муж – для охраны. Места, усмехается, тут уж слишком заповедные. Едем. В гостинице мест нет, в вокзальных комнатах ожидания – тоже. В гостиницу для железнодорожников не пускают…

- А вы откуда? – оценивающе смотрит на фотоаппарат муж таксистки.

- Из Москвы.

- Даже так… Дам-ка я вам такой совет, – вздохнул он. - Вы, кстати, голодные?

- А до кафе подбросите? – очнулся Гусейнов.

- Не подброшу, – качает головой. – Ребят, мне вас жалко. Поэтому я сейчас с вами и говорю. Вы не местные. Подойдут, уточнят. Ну и все. Тут блатные законы. Тут у 12-летних такая распальцовка, смотреть тошно. Я ж тут тоже не совсем местный, из Иркутска приехал на дно лечь. От армии. Места для этого тут хорошие. Тут и ментов, считай, нет. Все запуганные. Слушай (уже жене), а давай их отвезем в детский дом.

- Куда?! – изумились мы.

-Детский интернат. 300 рублей койка. А куда вам деваться? – засмеялся наш очередной спаситель. - Не бойтесь, самое безопасное место. Там малолетки под присмотром. Они в тюрьму попозже попадут. Сразу после выпуска.

- Надеюсь, вы шутите? – я был не готов принять сразу весь этот трэш.

- Почти, – подмигнул мужичок. – Но не все так плохо в Петровском! К примеру, наркотиков здесь нет.

- Да ладно! – проснулся Гусейнов.

- Наркота не по понятиям, понял? Блатной закон иногда хорош. Пока!

И нас действительно высадили у ворот детского дома.

Век металлолома

На этой улочке светили редкие фонари, где-то за поворотом темнели развалины того, чем жил город в последние годы. Петровск разбирал на металлолом знаменитый Петровский завод.

В этих развалинах был свой дьявольский смысл – завод был построен еще при Екатерине и менялся вслед за эпохой. Сначала плавили чугун, потом сталь. Его обустраивали каторжным трудом декабристы – например, Кюхельбекер, Бестужев, Репин (они копали канавы, делали дороги - на сам завод декабристов не пускали, дабы те идейно не растлили рабочих). В XX веке он превратился в мощный металлургический комбинат.

И вот в Россию пришел XXI век – век металлолома. На Петровский завод набросилась стая двуногих и разгрызла его болгарками.

Не стало Петровского - и жизнь городка потеряла смысл. Население уменьшилось вдвое, до 15 тысяч. Единственный крупный предприниматель в городе - Федот - печет хлеб и держит пару ларьков…

Уже утром, переночевав в маленькой комнате с двумя кроватями в пристройке интерната (сторож на наш вопрос – действительно ли отсюда дети идут прямо в тюрьму? - утвердительно кивнул. Да еще с усмешкой добавил: "А куда им еще?"), мы сели на электричку до Хилка. Где познакомились с местным железнодорожником Колей.

- Вы не местные? - спросил Коля.

Блин, типичный для этих отдаленных мест вопрос…

- Я вас научу, – покровительственно начал петровец. - Будете в Хилке или в Чите - не подбирайте деньги с земли. Особенно если они в пачке.

- Опять, – застонал Витя. - Где я? Это какой-то Мордор!

- Это 90-е, – улыбнулся Коля. – Если поднимете деньги, к вам подойдут. Придется вернуть. Скажут: не хватает 10 тысяч… Но возьмут все, что у вас есть.

Коля пытался несколько раз уехать из города, но не получается.

- Люблю я Петровский, - смущенно говорит он. - Сразу скучать начинаю…

Правда, был Коля за свою жизнь только в Улан-Удэ и Чите. Телевизор он не смотрит (поэтому ничего не знает ни о выборах в США, ни о других мелочах). В каком-то смысле Коля счастлив на своей запущенной, но любимой Родине. Ведь излишние желания порождают скорбь.

Я бы так высокопарно и закончил заметку, но Гусейнов рвется написать о следующем городе - Хилок. Он, правда, после Петровска-Забайкальского полдня просидел в железнодорожной столовой (не в кафе, разумеется), опасливо глядя на город.

Но решился. И вошел в самый его центр.

"Мы же здесь еще есть"

(Далее пишет Гусейнов)

На главной площади Хилка проходила мясная ярмарка. Каждый четверг сюда приезжают буряты и продают свинину и говядину, хотя сами обычно едят конину. Буряты недоумевают, почему местные русские не любят конину, ведь она такая вкусная.

- Откуда ты? Америка? - спрашивает меня бурят, распиливающий бензопилой огромные говяжьи ребра.

- Из Африки! - отвечаю ему.

Я уже привык, что коллеги, когда видят меня на фотографиях всего закутанного, говорят, что я похож на немца под Москвой в 41-м (хотя, скорее, на француза в 1812-ом). В любом случае вышибить из человека Кенигсберг не по зубам даже забайкальским морозам.

- Помоги нам, журналист! Расскажи про наш лес! - кричит мне бурят. - Лес весь у нас рубят и в Китай вывозят! А что остается — сжигают! А ведь не будет леса — не будет и травы. А не будет травы — не будет нас, бурятов! Скотины не будет, мяса не будет!

Обещаю рассказать миру об антибурятской угрозе.

- Забыли тут нас всех, – говорят мне жители Хилка. - Власти словно видят только лес, руду, золото. По-моему, они не видят нас. А мы же здесь еще есть…